Профессор А. А. Тяпкин: "Как я пришел в физику". Часть 6. Начало серьезной учебы
После успешной сдачи вступительных экзаменов на первом курсе техникума, помимо наших бывших интернатовцев, оказались и другие эвакуированные из Москвы, Ленинграда и других городов. Из местных были в основном русские, а казахской молодежи на нашем курсе почти не было. Москвичи и ленинградцы явно выделялись своими успехами в учебе и общим уровнем развития. Но было и одно яркое исключение: после окончания 8-го класса на первый курс техникума поступила круглая отличница, казахская девушка Анеля Букейханова. Ее способностям и завидному прилежанию в учебе я удивлялся еще осенью прошлого года, когда учился с ней в школе. Это редкое исключение объяснялось прежде всего влиянием интеллигентных родственников. Она жила у своей тети, которая была главным врачом заводской поликлиники. Эта весьма миниатюрная казахская девушка вряд ли хотела стать горным металлургом, а перешла временно в техникум, узнав, что там подобрались и сильный педагогический состав, и интересная среда учащихся из эвакуированной молодежи. Позднее в Москве от ее подруги я узнал, что Анеля уехала в Алма-Ату и поступила на медицинский факультет университета, то есть решила пойти по пути своей тети.
Эти наблюдения молодости затем подкрепились и многими примерами подобных исключений, относившихся к физической науке. Например, в Узбекистане, где прослойка интеллигенции была более мощная и древняя, после войны академик С. А. Азимов при содействии самого И. В. Курчатова создал физико-технический институт, где под его влиянием выросла целая плеяда талантливых узбекских ученых. А таких специалистов в области физики элементарных частиц и атомного ядра, как К. Гулямов, Ю. Мусаханов, Б. Юлдашев, Т. Муминов и М. Муминов, хорошо знают у нас в Дубне не только как талантливых узбекских ученых, но и как отличных организаторов крупных научных исследований. В свое время я как член докторского совета по физике познакомился с докторскими диссертациями этих ученых и убедился, что они заслуживали самой высокой оценки.
В техникуме за сентябрь мы успели хорошо познакомиться со своими преподавателями. Затем на полтора месяца прервали учебу в связи с отправкой студентов на сбор хлопка в Пахтакорский район Узбекистана. В оставшиеся два месяца за счет введения дополнительных уроков была полностью пройдена программа первого семестра, которая по основным общеобразовательным предметам совпадала с годовой программой 8-го класса, а в следующем семестре в первой половине 43-го года мы по тем же предметам прошли полностью программу 9-го класса общеобразовательной школы. Причем и в этом весеннем семестре нас часто отвлекали от учебы работой на общественном огороде техникума. В такой системе ускоренного обучения, конечно, были свои недостатки, но именно высокий темп учебы в техникуме помог мне позднее в Москве осенью 43-го года поступить и затем успешно окончить подготовительное отделение при инженерно-строительном институте. В итоге, в марте следующего года я стал студентом этого столичного вуза. Важно, что к интенсивному обучению во все последующие годы меня психологически подготовил темп, взятый на первом курсе Чимкентского техникума,
В техникуме мне больше всего нравились уроки по физике и математике. Их блестяще вел весьма интеллигентный пожилой мужчина с белой небольшой и красивой бородкой. По моим представлениям, так должен был выглядеть типичный интеллигент конца прошлого века. Его звали Николаем Владимировичем. Обосновался в этих местах он, видимо, давно, поскольку в самом Чимкенте имел небольшой собственный домик. Вполне возможно, что он происходил из эшелона интеллигенции, посланного в Среднюю Азию самим В. И. Лениным для непосредственного участия в подъеме культуры этого края.
Например, известный математик академик В. И. Романовский происходил из этого ленинского эшелона интеллигенции; он до конца своей жизни оставался в Ташкенте и оттуда оказывал научное влияние на своих коллег. По его книжке, изданной в 1947 году, я, например, самостоятельно изучил проблему малых статистических выборок на последнем курсе вуза и с тех пор успешно боролся с невежеством физиков и математиков, сильно отставших от успехов пропагандируемой В. И. Романовским английской школы.
Наш же учитель в техникуме на занятиях умело развивал дух соперничества среди преуспевающих учеников. Он, помимо регулярно проводимых контрольных по пройденному материалу, часто в конце урока предлагал учащимся решить всего одну задачу, полезную для усвоения только что изложенного на уроке закона или правила. И тут начиналось неявное соревнование учеников за быстрое решение предложенной задачи. По физике мне удавалось чаще других быть первым и выходить к доске для объяснения найденного решения. По математике же я входил в группу лидеров, но уже без явно выраженного отрыва.
Николай Владимирович выразил явное сожаление, когда узнал, что мы с сестрой ожидаем вызова в Москву и потому весенний семестр решили окончить досрочно. К сожалению, в моих записях того времени нет его фамилии, человека, который пробудил во мне подлинный интерес к этим предметам.
Кстати, о записях. Регистрацию основных событий моей жизни я начал вести с 16 сентября 42-го года в толстом блокноте. В нем же по свежей памяти была воспроизведена и хронология грозных событий самого начала Отечественной войны. Постепенно в этих записях стали появляться и впечатления о прочитанных книгах, затем и собственные размышления и переживания. Иначе говоря, мои записи, начатые с сухой регистрации дат, основных событий, постепенно превратились в некоторое подобие дневника, который я вел, правда, весьма нерегулярно, в течение последующих 15 лет, исписав при этом несколько толстых тетрадей. Но от обычных дневников мои записи все же отличаются полным отсутствием в них душеизлияний интимного характера. Теперь же, после публикации серии статей в еженедельнике «Дубна», в которых широко использован материал этих записей, я намерен уничтожить первые самодельные общие тетради не только из-за их ветхого состояния, но также из-за наивных мыслей моей юности, прошедшей в трудные военные годы.
Преждевременной сдачей экзаменов по некоторым предметам мы с сестрой напрасно старались опередить события. Пропуск-вызов в Москву пришел только для нашей мамы, и, конечно, она им не воспользовалась. После соответствующих хлопот нас включили в общий список вызова лагеря-интерната. Пропуска пришли в июле 43-го года, когда на фронте вновь создалось тревожное положение, связанное с последней в этой войне крупной наступательной операцией фашистских войск. После разгромного поражения в начале года под Сталинградом немецкое командование к июлю подготовило в качестве реванша наступление крупных танковых войск под Курском. Но оно, как известно, закончилось провалом.
С этого момента у нас появилась реальная надежда, что пропуска в Москву не будут отменены, и мы начали подготовку к отъезду. Прежде всего наша семья продала свой огород, на котором выросли отличная кукуруза, свекла и картошка. Бабушка наша очень сокрушалась по поводу того, что ценные продукты пришлось менять на бумажки. На всю команду лагеря-интерната и примкнувшей к нему семьи Тяпкиных (44 человека) дали два маленьких товарных вагона, оборудованных двухъярусными стеллажами, и утром в начале августа мы тронулись в обратных путь, пробыв в эвакуации ровно два года. В техникуме в это время были каникулы, и провожать нас пришли только две девушки-студентки. Мы расставались с Чимкентом с большим чувством благодарности, отлично понимая всю неразумность нашего раннего возвращения в полуголодную Москву из южного города, в котором уже появились фрукты и початки молодой кукурузы. Но чувство тоски по родной Москве оказалось намного сильнее житейского благоразумия.
И все же с некоторой грустью я покидал этот город, приютивший нас, столичных беженцев, в самые тяжелые годы страшной войны. К чувству благодарности примешивалось ощущение некоторой грусти от сознания того, что это расставание и с городом, и со многими друзьями происходит навсегда. Но все же не совсем случайно, а по зову сердца ровно через сорок лет произошла мимолетная встреча с этим близким мне городом.
В сентябре 1983 года я был приглашен в столицу Узбекистана на научную конференцию по современным проблемам ядерной физики. На конференции и в экскурсионных поездках по окрестностям Ташкента меня преследовала мысль о посещении города своей юности, Чимкента. Неожиданно эта навязчивая идея получила очень простое решение. Я узнал, что алма-атинская группа физиков прибыла на конференцию на своем микроавтобусе. Я, естественно, попросился с ними после окончании конференции в Алма-Ату, а затем, проезжая Чимкент, предложил отклониться от алма-атинской дороги и проехать в поселок Чимкентского свинцового завода, объяснив, что в нем я прожил два года в начале Отечественной войны.
Мы проехали лишь по центральной улице поселка, ведущей к заводской проходной. За сорок лет улица, по которой я каждый день ходил на завод, изменилась до неузнаваемости. Она была закрыта от солнца плотной тенью разросшихся тополей. Ни бани, ни своего техникума на этой улице я не обнаружил: их, надо полагать, переместили в другие здания. А свой дом, стоявший прежде в конце улицы перед кукурузным полем, я увидел неожиданно в середине улицы, по которой проходила теперь троллейбусная линия. Такие изменения, почти не оставившие знакомых ориентиров, поразили меня основательно. Этим и закончилась мимолетная встреча с городом моей юности, где в военный год я делал первые шаги напряженной учебы. Правда, это взросление не затронуло заложенные в моем характере черты озорного мальчишества с примесью личного авантюризма, которые не раз выводили меня за грань благоразумного поведения. Именно с этих отступлений я начну следующий раздел своих воспоминаний.
Читать далее:
Перейти к разделу:
Профессор А. А. Тяпкин: "Как я пришёл в физику"
