Памяти Льва Иосифовича Лапидуса: 95 лет со дня рождения. Воспоминания В. И. Комарова
"Если первую делают кадровики, бухгалтеры, службы безопасности и т.п., то вторую делают именно учёные, физики. Лев Иосифович был работником теоретической физики, а его второй специальностью была именно организационная физика. И если о Льве Иосифовиче, теоретике, компетентно вспоминают прежде всего теоретики, то вспомнить организатора могут многие физики, знавшие его. И в этих воспоминаниях возникает живой портрет исключительно благожелательного человека, оказавшего своим участием помощь множеству физиков.
Будучи заместителем директора лаборатории по научным вопросам, он прежде всего определял конкретные научные задачи сотрудников и способствовал их решению. Сейчас, наверно, уже немногие помнят, как он это делал. В лаборатории действовала специальная научная комиссия, которая коротко называлась «комиссией Лапидуса». Любая научная работа начиналась с рассмотрения на этой комиссии. По согласованию с Л. И. инициативный сотрудник подготавливал письменное предложение, которое передавалось физикам, наиболее компетентным в данном вопросе, и вскоре назначалось заседание для совместного обсуждения. Обсуждения были совершенно свободными и детальными. Сидели за большим столом и по мере надобности рисовали от руки графики и расписывали формулы и численные оценки, зачастую мелом на доске. Заседали в служебном кабинете Л. И., напротив кабинета В. П. Джелепова. Кстати, в комнате между этими кабинетами к юбилею ЛЯП было бы правильно повесить портреты трёх человек, десятилетиями работавших в этой комнате, создавая нашу лабораторию: Венедикта Петровича, Льва Иосифовича и Ирины Григорьевны Покровской.
На заседаниях возникали споры, но они никогда не приобретали характер шумного ток-шоу со множеством одновременно звучащих голосов. Л. И. деликатно, но твёрдо вёл обсуждение в рамках логики и научной этики. В большинстве случаев обсуждение приводило к положительному решению с полезными рекомендациями для дальнейшей работы. Как правило, находилось и компромиссное решение для наиболее болезненного вопроса: количества часов ускорительного времени. Эти решения потом работали на очередном еженедельном «распределении времени». Бывали случаи рекомендации дополнительной проработки предлагаемого эксперимента с последующим повторным заседанием комиссии. Очень редко случалось и полное неприятие предложения. Вспоминается один такой случай, когда молодой талантливый сотрудник Даржаагийн Чултэм, уже хорошо проявивший свои способности в экспериментальной работе, предложил совершенно новую идею эксперимента, близкую идее эффекта Мессбауэра, но в применении к ядерному захвату мюонов. Новизна и оригинальность предложения импонировали членам комиссии, но их не устраивали сделанные автором оценки предлагаемых для измерения величин и их недостаточная определённость. В результате, к огорчению автора, комиссия не рекомендовала дальнейшую работу в этом направлении.
Мне тоже пришлось проходить комиссию, когда я в 1972 году подготовил проект экспериментального поиска прямого выбивания протонной пары из ядра протоном, рассеянным назад. К тому времени было известно такое выбивание дейтронов, обнаруженное на синхроциклотроне группой М. Г. Мещерякова и признанное в 1957 году открытием. В моих работах совместно с О. В. Савченко было обнаружено и изучено аналогичное выбивание ядер трития, гелия-3 и гелия-4. Однако совершенно ничего не было известно о прямом выбивании протонных пар. Кардинальным отличием этого процесса от всех упомянутых было то, что объектом выбивания являлась в этом случае группа нуклонов, не связанных в виде лёгкого ядра. Из общих соображений можно было ожидать такой эффект, но ни экспериментальных данных, ни теоретических предсказаний не существовало. Предлагалось сделать зкспериментальный шаг в совершенно неизвестную область. Дополнительную трудность создавало и то, что такой эксперимент оказался бы прямым продолжением исследований Михаила Григорьевича Мещерякова. Его научная работа в Лаборатории ядерных проблем после смещения с поста директора в 1956 году находилась, вполне естественно, среди неприоритетных исследований. Так что моё предложение определённо было весьма непрестижным. И научные интересы Л. И. были далеки от обсуждаемой области физики. Тем не менее, понимая значимость проблемы для ядерной физики, Л. И. включил моё предложение в план работы комиссии, и оно было своевременно рассмотрено с положительной рекомендацией к исполнению. На основе этой поддержки мне удалось организовать научную группу для работы по принятому проекту. Исследования были успешными: эффект наблюдался и мог быть тщательно изучен. (Результаты были опубликованы в 1979 году в журнале Journ. of Phys. G.) Так Л. И. привёл к исполнению предложение эксперимента, не имевшее ни теоретической поддержки расчётами, ни экспериментальных предшественников. Такое могут сделать далеко не все научные руководители.
Одновременно Л. И. был прекрасным педагогом и воспитателем молодых учёных. Его отчёты о крупных научных конференциях на семинарах ЛЯП были окном в мир важнейших научных новостей. Новости излагались им так, что любой МНС, и даже лаборант, получал дозу доступной ему информации. Новые понятия, скрывавшиеся за таинственными обозначениями и терминами, вдруг приобретали ясный смысл. Даже такие стандартные процедуры под его руководством, как экзамены по специальности, приносили начинающим ученым значительную пользу. Надо было написать реферат, который обсуждался с Л. И. на экзамене. Мне досталось сделать обзор протон-дейтронных взаимодействий, и пришлось плотно ознакомиться с входившей тогда в научную моду теорией Глаубера.
Другим ответственным аспектом работы Л. И. была подготовка планов и отчётов о научной деятельности лаборатории. Надо сказать, что в начале 70-х годов, когда я начал исполнять в параллель своей научной работе обязанности учёного секретаря ЛЯП, в институте кардинально перестраивалась практика научного планирования. Сейчас только улыбку может вызвать уровень составления научно-тематических планов ОИЯИ того времени. Инициировал перестройку новый вице-директор института, физик из ГДР Карл Ланиус. Он проявил в этой работе прекрасное национально-немецкое качество точности и строгости. В сущности, почти вся действующая сейчас система научного планирования и отчётности ОИЯИ была создана в 1973—1976 годы Ланиусом. И Льву Иосифовичу пришлось сделать в рамках этой работы большой вклад на уровне дирекции лаборатории. Невозможно вспомнить, как много Л. И. сделал для этого предложений и написал докладных записок в дирекцию института. Как и всё, за что он брался, он делал и эту работу очень ответственно. Помнится, как он расстроился, когда, вернувшись в Дубну из печальной поездки прощания с матерью, он обнаружил, что годовой отчёт ЛЯП был отправлен в дирекцию ОИЯИ без его редакции и подписи. Мне было трудно успокоить его, объясняя, что лабораторию категорически обязали предоставить отчёт в срок без какой-либо задержки. Мне не удалось отклонить это требование, несмотря на отсутствие директора ЛЯП и его заместителя, и я вынужден был послать отчёт за подписью одного учёного секретаря, что не одобрил Лев Иосифович.
Много работы требовала и подготовка ежегодного отчёта директора лаборатории для заседания Ученого совета института. Если учёный секретарь был ответственнен за выбор множества фактов, фотографий и графиков, то вся компановка полного текста и отработка формулировок делалась Львом Иосифовичем. И надо понимать, как это было непросто, имея в виду исключительную требовательность Венедикта Петровича в этих вопросах. Лев Николаевич Толстой с его десятками версий «Войны и мира» поразился бы аналогичной настойчивости В. П.
Не проще было и с докладами о годовых планах на заседании Учёного совета института. Не удивительна реакция Л. И. на моё замечание о нашем докладе после одного из таких заседаний. Я возвращался в ЛЯП после заседания вместе с Львом Иосифовичем, и по дороге не смог удержаться от похвалы докладу А. М. Балдина. Доклад создавал впечатление, что вся предлагаемая деятельность ЛВЭ исходит и развивается на базе глубоко фундаментальных закономерностей типа масштабной инвариантности. На этом фоне наш доклад, по моему мнению, выглядел изложением всего лишь мелких текущих проблем. Я понял, что сделал совершенную бестактность, лишь когда Л. И. сразу же перешёл в почти яростную контратаку: “Вы просто не понимаете, что этот гипноз формулировок фундаментальных закономерностей совершенно скрывает отсутствие анализа конкретных задач для работы над этими закономерностями. Что он конкретно предлагает? Какие эксперименты? Назовите их!”. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться с Львом Иосифовичем, что качественное научное планирование необходимо требует конкретных экспериментов, специфически чувствительных к насущным фундаментальным проблемам. Мы вошли в лабораторию уже во вполне миролюбивом состоянии. Я уже вполне понимал реакцию Л. И. на отсутствие достаточной конкретности в обсуждении научных планов: сам он, будучи теоретиком, непосредственно инициировал экспериментальные работы. Достаточно вспомнить проверку сохранения изоспина в реакции дейтрон-дейтрон-гелий4-пи-ноль на синхроциклотроне ЛЯП или исследование упругого электрон-протонного рассеяния в Армении. Я был свидетелем усилий Л. И. организовать эксперименты с поляризованной мишенью в сотрудничестве ЛЯП с чешскими физиками. До этого поляризационные опыты не привлекали меня, но Л. И. столь убедительно ознакомил меня с программой возможных экспериментов, что я согласился взять на себя организацию изготовления поляризованной мишени под руководством чешского физика С. Шафрата при участии сотрудников Б. С. Неганова. Мне удалось сделать первые шаги в этом деле в командировке в Прагу: мы успешно подготовили эскиз проекта и включение изготовления магнитной катушки в план работы фабрики в Венгрии. Но, к сожалению, вся эта деятельность была ликвидирована отказом В. П. Джелепова оплатить необходимую сверхпроводящую проволоку.
Очень мало известно и о вкладе Л. И. в организацию медико-биологического протонного канала на синхроциклотроне ОИЯИ. Когда возникла идея лечения Исаака Яковлевича Померанчука на специализированном протонном пучке синхроциклотрона ЛЯП, Лев Иосифович сделал всё возможное для привлечения к этой задаче наиболее авторитетных и компетентных медиков. А. И. Рудерман, М. Ш. Вейнберг, Б. В. Астрахан и другие выдающиеся специалисты стали активными участниками создания в ЛЯП медицинского комплекса, необходимого для лечения Померанчука. Уже при последней встрече с умирающим И. Я. Лев Иосифович услышал сказанное им спасибо за сделанные усилия.
Лев Иосифович был исключительно доброжелательным человеком, инициативным и энергичным, когда он видел нуждающегося в помощи. Мне не забыть случая, когда я сам оказался в такой ситуации. В 1984 году, после 25 лет работы в ОИЯИ, я впервые был удостоен доверия быть выпущенным за “железный занавес”: меня включили в список участников международной конференции PANIC в Гейдельберге. Как полагалось по ритуалу, нас проинструктировали в Госкомитете на предмет поведения за границей. Вёл инструктаж ответственный руководитель одного из отделов комитета. Запомнилось, как он для предостережения, в качестве наглядного примера, рассказал о случае, когда за границей наш командированный снял в жаркую погоду пиджак с паспортом и, уходя с палубы, забыл его. Паспорт оказался в руках врага! И вот в нашей командировке, выйдя из самолёта в ФРГ, мы сели в душный и жаркий автобус до Гейдельберга. Все сняли и повесили пиджаки. Выйдя из автобуса, встали в очередь в регистратуру конференции. В момент, когда надо было подать документы, я протянул руку к карману пиджака и обнаружил, что пиджака нет – он остался в автобусе! Обливаясь холодным потом, я бросился к автобусу, но он уже уехал. Классический случай, описанный нам на инструктаже! Придя в себя, я бросился к Льву Иосифовичу. Он без единого лишнего слова узнал адрес водителя автобуса и заказал такси. Мы понеслись вдоль реки Неккар к водителю – владельцу автобуса. Средних лет немец понимающе улыбнулся и повёл нас к автобусу. В нём на своём месте висел мой нетронутый пиджак. И в кармане лежал мой паспорт, не тронутый агентами ЦРУ. Мы вернулись в регистратуру, и я зарегистрировался, как бы ни в чём не провинившись. У меня такое ощущение, что весь этот трюк до сих пор знаю только я. И это при том, что в письменном отчёте и собеседовании в Госкомитете, где надо было детальнейше исповедоваться, об этом не было не сказано ни слова. К тому же описываемое событие происходило в эпоху вступившего в должность Черненко, когда вся номенклатура встала на дыбы в усилиях завоевать особое доверие в новых условиях. На собеседовании в Госкомитете тот же чиновник, что инструктировал нас перед отъездом, до такой степени бесцеремонности унижал нас требованиями проявления лояльности, что руководитель команды ОИЯИ А. М. Балдин не выдержал и героически выступил в защиту достоинства командированных.
Можно себе представить, какому риску подвергался Лев Иосифович в случае чьего-либо доноса об утаённом проступке.
Л. И. был принципиально честным человеком, он оставался им даже в таких областях, как политика, где честность не является приоритетом. Он был активным членом партии, но эта активность всегда преследовала достижение общественной пользы. Как такое возможно, мне стало понятно во время нашей беседы в первый год моей работы в Дубне. Те, кому это полагалось делать, заметили, что в МГУ я был активным комсомольцем: комсорг студенческой группы, член факультетского бюро ВЛКСМ, похвальная грамота московского горкома ВЛКСМ. Такому новичку просматривалась комсомольская карьера. Л. И. наметил рекомендовать меня к работе в пленуме горкома ВЛКСМ и пригласил к себе для беседы. Я не проявил энтузиазма по поводу перспективы активной комсомольской работы, сказав, что опасаюсь излишне отвлечься от своей главной задачи – включения в научную работу. «Понимаю вас, – сказал Л. И. – Я сам проходил точно через такие же опасения, когда начинал свою работу. Мне предложили довольно серьёзные обязанности в общественной работе, и я обратился за советом к своему Учителю Исааку Яковлевичу Померанчуку. Выслушав меня, он сказал: “Никогда не уклоняйся от жизненной позиции, в которой ты можешь приносить пользу людям. Освобождённую тобой позицию может занять человек, совершенно неспособный быть полезным людям”. Я последовал его совету. Подумайте об этом и вы. Предлагаемая вам активность не только не помешает вам встроиться в науку, но даже поможет, потому что вы узнаете больше хороших людей». Я поблагодарил его за совет и согласился войти в пленум. Много позже я понял: мне следовало и в дальнейшем неуклонно следовать совету Померанчука–Лапидуса.
Масштаб личности человека проявляется не только в его собственных действиях, но и в способности оценить деятельность выдающихся людей и сохранить их память. Для Л. И. таким уникально выдающимся человеком был его Учитель Исаак Яковлевич Померанчук. Он относился к его памяти с особенным вниманием и глубоким чувством. Уже незадолго до безвременного ухода из жизни Л. И. сказал, зайдя в мою служебную комнату №31 3-го корпуса ЛЯП: «Владимир Иванович, знаете ли Вы, что в будущем на стене около Вашей комнаты поместят мемориальную доску со словами: ”В этой комнате в 50-х годах ХХ столетия работал академик И. Я. Померанчук”». Много позже я упомянул эти слова в одной из своих публикаций, и вскоре пост памяти Померанчука появился на стене около 31-й комнаты. Он был подготовлен В. А. Бедняковым. К сожалению, через пару месяцев пост был заменён сотрудниками отдела А. Г. Ольшевского на пост их очередного проекта, а померанчуковский унесён в противоположный дальний торец коридора. Наконец недавно его поместили в холле 3-го корпуса рядом с постом, посвящённым памяти Льва Иосифовича Лапидуса. Учитель и ученик теперь находятся рядом в памяти Лаборатории ядерных проблем."
.
