The Secretary of Three Science Coryphaei

---

Солнечным июньским днем 1955 года я ехала в вагоне электрички, направляясь в не известное мне учреждение со слегка таинственным названием "Волга". Я только что окончила Высшие центральные курсы стенографии Министерства высшего образования СССР, получив диплом стенографа высшей квалификации. И что же я буду стенографировать в этой глубокой провинции? - раздумывала я, глядя на проносившиеся за окном леса. Городок, куда я добралась из Дмитрова уже автобусом, был тихим и пустынным, невысокие дома уютно располагались между стройными соснами. В отделе кадров совсем нового административного здания начальник Вениамин Семенович Шванев обратился по телефону к директору: "Михаил Григорьевич, я оформляю сейчас вашего нового секретаря. Это требует времени, она придет на работу... Как сейчас? У нее еще нет формы и пропуска... Направить сейчас? Я объясню, как дойти, она будет через пятнадцать минут". Я направилась к проходной института по указанному пути. Уже около проходной услышала за собой тяжелые уверенные шаги, меня обогнал крупный мужчина крепкого телосложения: "Я Мещеряков. Вы ко мне? - Да. - Ирина Григорьевна, следуйте за мной". - Он открыл дверь, пропуская меня, и сказал дежурному: "Со мной".

Мы пошли по тротуару вдоль дороги, где за старыми соснами было видно только три здания. "Самое дальнее здание - это 1-й корпус, наш ускоритель", - пояснял Михаил Григорьевич, - ближе, 2-й корпус, электротехнический, а уже здесь, 3-й корпус, администрация и научно-инженерные сотрудники. Здесь вы и будете работать". В кабинете директора он пригласил меня сесть за массивный большой стол, а сам устроился в кресле напротив.

- Так откуда вы, Ирина Григорьевна? - Из Крыма... - Из Крыма? Где же вы жили? - Я родилась в Мисхоре... - В Мисхоре? Так это сказочные места, мы любим их и отдыхаем там всей семьей... - И завязалась оживленная беседа об излюбленных местах, хорошо известных обоим. Затем Михаил Григорьевич поднял трубку телефона. - Мы уже побеседовали, и завтра она выходит на работу. Вы говорите, нужно время для ее оформления? Оформляйте. - И, уже в другом тоне, - Завтра она должна быть на работе. - И повесил трубку.

На следующий день я приступила к своим обязанностям. А их оказалось немало, институт кипел вокруг недавно созданного ускорителя, ставшего мировым рекордсменом по достигнутым энергиям. Научные сотрудники и инженеры были в основном 25-30-летнего возраста, и их энергия подкреплялась сознанием значимости исполняемой работы. И все это происходило в стране, переживавшей энтузиазм послевоенного восстановления. Здесь, в Институте ядерных проблем АН СССР, работали поистине вдохновенно, - все было впервые и все обещало открытия. В приемной Михаила Григорьевича постоянно находились сотрудники, вызванные им или пришедшие в надежде на срочное решение возникших задач. И он решал их быстро и уверенно. Михаил Григорьевич был харизматичным и категоричным человеком. Но ему не требовалось повышать голос или тем более стучать кулаком по столу. Его аргументы, очевидно, были весомы и понятны. Было интересно видеть, с каким лицом выходил очередной сотрудник из его кабинета. В основном удовлетворенным и даже слегка удивленным скоростью, с которой М.Г. справлялся с трудными ситуациями. Моя работа оказалось интересной, интенсивной и насыщенной событиями.

Новая неожиданная задача появилась вскоре, когда в приемную вошел не знакомый мне сотрудник и, вежливо представившись, произнес с очень сильным акцентом: "Айрина ГригорЕвна, я еще не очень сильный в русском языке. Но я сейчас пишу статью о своем учителе Энрико Ферми, который недавно умер. Он был великий ученый, но его мало знают здесь. Поэтому я должен написать на русском языке. Мне нужна помощь человека, который хорошо владеет русским языком, чтобы корректировать текст. Мне сказали, что вы отлично владеете русским языком. Давайте попробуем с вами, может быть, у нас получится". И мы попробовали в тот же день, потому что тогда как-то не принято было откладывать назавтра. Сначала мне было трудно, но я вскоре приспособилась. Бруно Максимович произносил очередную фразу на своей версии русского языка, которую я стенографировала. Все же понадобилась стенография, подумала я, но как же я разберусь в этих физических понятиях, чтобы изложить их по-русски? Однако вскоре я поняла, что по-настоящему ясные мысли выражаются ясными, простыми и лаконичными высказываниями. Логика мысли, если она есть, выстраивает логику предложения. И в результате мы "обкатывали" очередное предложение, повторяя его много раз в разной форме, пока Бруно Максимович не удовлетворялся ясностью фразы, а я - правильностью и даже красотой русского выражения. Так была написана с моей помощью первая статья, которая вышла в УФН уже через четыре месяца после начала моей работы в институте. И за этой статьей последовали все остальные, написанные Бруно Максимовичем вплоть до середины 70-х годов, когда с ним начал сотрудничать Самуил Михелевич Биленький. Правда, и позже я помогала в подготовке научно-популярных статьей.

Приятно вспоминать некоторые детали и курьезы нашей совместной работы. Так, например, Бруно Максимович постоянно помогал себе, сопровождая слова жестикуляцией. И не раз получалось, что слово "снижается" сопровождалось поднятием руки, а "поднимается" - опусканием. Разумеется, я, не перебивая, стенографировала движение руки. Много-много позже, когда мы уже навсегда прощались с Бруно Максимовичем, приехавший на траурную церемонию Лев Борисович Окунь сказал мне: "Мы очень благодарны вам за помощь, оказанную Бруно. Ведь мы в начале его пребывания в Союзе помогали ему при подготовке статей, приезжая в Дубну. Но это было чрезвычайно тяжело и занимало много времени. И вдруг что-то изменилось, и мы несколько лет недоумевали, как ему удается посылать в редакции статьи, в которых самые требовательные редакторы не находили дефектов языка или смысловых неточностей и принимали статьи сразу. Мы были уверены, что Бруно помогает кто-то из способных дубненских физиков, окончивших физфак МГУ".

Работать с Бруно Максимовичем было интересно и приятно, даже несмотря на то, что многое надо было делать спешно и к тому же в условиях постоянной занятости на моей основной должности секретаря директора. Эта должность и сама по себе в те времена требовала исключительной отдачи. Мне приходилось помогать Бруно Максимовичу и в обычных секретарских делах, потому что он категорически не хотел заводить себе официального секретаря, хотя исполнял должность начальника отдела. Он полагал, что постоянное разъяснение секретарю многочисленных нюансов в отношениях с московскими физиками, дубненскими учеными и вообще с людьми, интересующимися его научной работой, требовало бы от него слишком много неэффективных усилий. Так или иначе, но в научные и научно-популярные журналы было направлено множество статей, не говоря еще и о моем участии в подготовке двухтомного собрания сочинений Энрико Ферми в издательстве "Наука". Понадобилась бы очень большая статья, чтобы описать совершенно выдающегося человека, каким был Бруно Максимович, не только великий ученый, но и человек с исключительным отношением к людям, - трудно представить человека более дружелюбного и настроенного на помощь всем, кому он мог помочь.

В 1956 году был создан Объединенный институт ядерных исследований, и наш ИЯП АН СССР вошел в него в статусе Лаборатории ядерных проблем. Одновременно дирекция переехала в новый корпус, который выглядел одиноким бастионом науки, так как рядом еще не было ни корпуса ЛЯР слева, ни корпуса ЛТФ справа. Директором ЛЯП был назначен Венедикт Петрович Джелепов, бывший ранее заместителем М.Г.Мещерякова.

Энергии и инициативы Венедикта Петровича хватило бы на нескольких хороших директоров. Он знал в лаборатории всё и всех. Научных сотрудников знал лично и беседовал с ними постоянно, обсуждение актуальных научных вопросов часто происходило с глазу на глаз - на стене висела доска, на которой приглашенный сотрудник чертил графики, приводил цифровые данные, отвечая на вопросы директора. Интересно, что первый же директор, сменивший Венедикта Петровича, убрал доску, а все последующие ее не восстанавливали. Он достаточно глубоко вникал во все научные проблемы лаборатории, несмотря на исключительно широкий их спектр. А обсуждение своих работ проводил лично, как правило, в составе всей научной группы, и обсуждения продолжались часами, независимо от времени суток. Венедикт Петрович систематически приходил на ускоритель во время сеансов и составлял мнение о научных группах, непосредственно наблюдая их работу.

Особенностью Венедикта Петровича было его постоянное и активное внимание к личным жизненным проблемам сотрудников. Не было важных вопросов такого рода, в которых он не принимал бы ведущего участия. Он был хорошо знаком со многими светилами нашей медицины и часто обращался к ним с просьбой помочь в лечении тяжело заболевшего сотрудника, членов его семьи. Это было не просто, если вспомнить, что в то время только почта и единственная телефонная линия ЛЯП-Москва были доступными средствами общения. Мне было особенно приятно участвовать в организации таких контактов и видеть их положительные результаты. Удивительно, сколько времени и усилий делал он, чтобы достижения отдельных сотрудников, да и всей лаборатории получали достойную оценку. В целом в лаборатории создавалась такая атмосфера, в которой все мы чувствовали себя под заботливой родительской опекой. И все это в энергичной, деловой обстановке.

Типичная картина директорской приемной выглядела так: я держала в руке поднятую трубку московского телефона, при этом непрерывно трезвонил дубненский аппарат, а на столе в пишущей машинке белела недопечатанная страница научной работы, автор которой страдальчески сидел в углу: он уговорил меня неотложно напечатать статью, потому что в машбюро не могли понять, что эта статья создаст научную революцию. На столе лежали пачки писем и недоредактированная стенограмма очередной статьи Бруно Максимовича. Шло очередное директорское совещание. Дверь открывалась, и Венедикт Петрович раздраженно спрашивал: "Так где же, наконец, Петрухин?" Одновременно открывалась дверь в приемную, и в ней показывался Бруно Максимович, пытаясь понять, закончила ли я стенограмму. (Его кабинет находился рядом с директорским.) Такова была типичная рабочая обстановка. Забавно, что на запрос Венедикта Петровича в администрацию института о полставке по совместительству для секретаря академика Понтекорво отдел кадров отвечал категорическим отказом, ссылаясь на то, что у остальных дубненских академиков нет "академических" секретарей (остальные академики были директорами лабораторий и владели русским языком от рождения).

Венедикт Петрович руководил лабораторией вплоть до последних дней так называемой "перестройки", последние годы которой превратили научные центры страны в гнезда выживания. Лихорадило и ОИЯИ, шли непрерывные заседания в попытках перестроить структуру института и руководство этой структурой. Приняли решение менять и чуть ли не выбирать директоров лабораторий. Проводили с директорского поста и многоопытного заслуженного директора ЛЯП В.П.Джелепова. Новый директор начал с того, что собрал научных сотрудников в конференц-зале и сообщил им, что у него достаточных финансовых ресурсов нет, и они должны позаботиться о себе сами. Начинались девяностые годы...

С тех пор многое изменилось в лучшую сторону. Оглядываясь назад и обращаясь к ученым нового поколения, я хотела бы пожелать им не забывать своих славных предшественников, чтобы усваивать лучшие качества их таланта.

Статья опубликована в еженедельнике "Дубна: наука, содружество, прогресс" в номере 21 (4568) от 27 мая 2021 : http://wwwinfo.jinr.ru/~jinrmag/2021/21/po21.htm

News of the laboratory