"Руководитель и его дипломник". Воспоминания Ю. Ц. Оганесяна о А. А. Тяпкине
Я его называл “мой руководитель”, а он меня — “мой дипломник”. Потом Алексей Алексеевич стал назвать меня “дипломник-надомник”. На пятом курсе я женился, жена моя была музыкантом, делать ей в закрытом городе было нечего, поэтому я мотался то в Москву, то в Дубну, туда-обратно-туда-обратно, на попутных машинах. Такая вот жизнь была. И когда не могли меня найти здесь из-за отъездов, то говорили: “А он у нас дипломник-надомник”.
Группа А. А. Тяпкина была небольшая. В ней, кстати, был Ю. Д. Прокошкин, будущий академик. А соседняя по этажу была группа Б. М. Понтекорво, мы часто встречались. Всё было для меня ново: я был молодой человек двадцати лет, в закрытом городе, где была река Волга, которую я не ожидал увидеть, когда ехал: не знал, что она здесь протекает. И Понтекорво, и Тяпкин, вечно что-то строившие, что-то искавшие. Алексей Алексеевич был очень “моторный” человек, и нам он нравился.
Потом у меня была преддипломная практика и диплом. Я на вторую практику тоже приехал сюда. Это уже были времена Хрущева. В первую мою практику было еще время Сталина, и я здесь видел Берию на строительстве.
На защите диплома М. Г. Мещеряков был председателем комиссии. Эксперимент я делал на нашем синхроциклотроне. Мне дали очень хорошую тему, и я с большим воодушевлением работал. Мои экспериментальные результаты оказались на 15% ниже, чем в расчете знаменитого американского физика-теоретика Ханса Бете, в дальнейшем лауреата Нобелевской премии.
Во время защиты на меня спикировал Мещеряков: “Как так получилось? Где вы ошиблись?” Я ошибки не видел, по моим расчетам получалось всё правильно. Но он вкатил мне четверку. Я мог иметь красный диплом, но из-за этой четверки не получил его.
Алексей Алексеевич такого позора не выдержал, пошел к М. Г. Мещерякову разбираться. И вот я стою в коридоре, дверь в кабинет открыта, я слышу, как Алексей Алексеевич спрашивает: “Почему вы поставили четверку, ведь работа сделана правильно?” А Мещеряков отвечает: “Нет, ну послушайте: какой-то мальчишка оспаривает великого Бете!” Так и четверка и осталась.
Тяпкин спрашивал меня: “Ну ты как, не переживаешь?” А я, конечно, переживал, ведь я не собирался оставаться в Дубне, я хотел в Москву, и красный диплом мне бы помог при распределении. Кстати, когда меня распределяли, из Дубны на меня было две заявки. Я сопротивлялся, потому что моя жена работала в Москве. И мне пошли навстречу: я начал работать в Институте ядерной энергии имени Курчатова. Но от судьбы не уйдешь: часть отдела, в который я пришел на работу, переехала в Дубну.
Прошло время, и ранее секретные труды и статьи сотрудников лаборатории рассекретили. И мой товарищ по группе А. А. Тяпкина Юрий Балюков, тогда уже работавщий в ИТЭФ, предложил мне: “Всё рассекретили, давай опубликуем твою дипломную работу?” Опубликовали. И вот спустя какое-то время я получаю письмо из США от незнакомого мне физика: “Я ученик Бете, мы прочли вашу статью. У нас с коллегами было много обсуждений, и мы поняли, что Бете был неправ. Что-то не учел в своих расчетах. И вот я вам пишу об этом”. Я рассказал о письме Алексею Алексеевичу. При разговоре присутствовал И. М. Василевский, который сказал мне: “Ну что ж ты тогда молчал?” А что я мог сделать? Не мог же я стоять посреди улицы и кричать, что мои данные были правильные, а Бете был неправ?
Ну а третий случай, когда судьба свела меня с Алексеем Алексеевичем, был незадолго до его кончины. А. А. Тяпкин обнаружил, как он считал, новую частицу, тахион, увидел ее рождение. О тахионе тогда много говорили. И вот он пришел ко мне и говорит: “Знаешь, мне кажется, я ее пронаблюдал”. Не знаю, прав он был или нет, не знаю, почему пришел. Может, просто поговорить. Я ему сказал: “Надо поставить независимый эксперимент”. “Но как? Я же снимаю обычной камерой, а для такого эксперимента нужна быстродействующая, которая делает снимки за миллисекунду, даже меньше”. Я ответил: “А что, нет таких камер?” “Есть, но очень дорого стоят”. А я тогда был директором лаборатории. “Ну и что, что дорого? Сейчас всё дорого. Сколько она стоит?” “Четыре тысячи долларов”. Я вызвал своего заместителя и Игоря Алексеевича Тяпкина, оба — молодые ребята. Садимся все за стол. И я представляю Алексея Алексеевича: “Это мой руководитель. Я его ученик. И вот какое дело: непонятно, видит он частицу или не видит. Надо ответить на этот вопрос. Приобретите оборудование для эксперимента”. На это заместитель мне говорит: “Таких денег у нас нет”. А я ему: “Найди, откуда хочешь!” Нашли, конечно. И всё купили.
Я думал, что Алексей Алексеевич потом еще придет. И если бы он пришел, я бы ему сказал: “Наука есть наука. “Да” — ответ, но и “нет” тоже ответ. Вы же меня сами учили этому: делай дело до конца, а уж какой будет ответ… Так устроена природа”.
Но он не пришел. И я ему этого не сказал.
У меня о нем остались самые светлые воспоминания, какие могут быть у совсем молодого человека о старшем товарище. Вообще-то, он всего на 7 лет был старше меня, но я думал, что он человек другого поколения. Вот к Ю. Д. Прокошкину, который был старше меня на четыре года, я относился по-другому, как к ровеснику. А Алексей Алексеевич… Все эти горы Тяпкина, водные лыжи… У него еще была идея сделать катапульту, чтобы можно было выстрелить человека на середину Волги, а оттуда он бы плыл назад. В институт для чего-то была нужна резина, и снабженцы купили не такую, как надо, а слишком тягучую. Когда Алексей Алексеевич ее увидел, у него загорелись глаза: вот бы сделать такую рогатку, чтобы можно закладывать туда человека, потом оттягивать резину, спускать курок и отправлять человека на середину Волги. Я думаю, что человек не долетел бы: по моим подсчетам ширина Волги 350 метров. Тоже, кстати, был предмет споров: “350 метров!” “Нет, 330!” В любом случае, хорошо, что ничего не получилось. Очень рисковый он был товарищ!
Ю. Ц. Оганесян
Благодарим Александра Карпова за содействие в организации интервью.
Хронограф
